Шеглов (13)

Дима будет поступать в ГИТИС, Дима готовится читать на экзаменах. Поступит или нет – никто не даст стопроцентной гарантии, но подготовиться должен хорошо, это было ясно. Тут родители должны были помочь. Так-то оно так, но ведь артист, актер – он, причем здесь родители? И как тут помочь? Дать правильный текст, поставить чтение? Да, наверное, учитель может сделать многое.

Важно было поступить, но еще было важно вписаться в эту среду. А Дима был сам из этой среды. По сути, он поступал именно туда, откуда были его предки, откуда был он сам. Это актерство в нем проявлялось во всем. Нет, ролей он не играл, он был актером. Уже ребенком он был характерным актером, который вот именно такой, и никакой иной, готовность реакции на что угодно, органичная жизнь в любых заданных обстоятельствах. И, конечно, красота, играемая ежеминутно, кокетство молодого человека. Он показывал постоянно свой уровень. Эта игра была у него не только естественной, но и глубокой, настоящей. Воспринималось это так: «Я играю человека, потому что такой человек, как я, достоин этой красоты, а красота подразумевает некоторую рисовку. Это часть общения».

И Дима, и Шоша имели один недостаток, они всегда были выше толпы. В их жизни всегда присутствовала толпа, с которой им было не по пути. Но их-то путь им был тоже неизвестен. Не лучше ли примкнуть в таком случае к толпе? Нет. Это был для них заведомо неверный путь. И оба воспринимали школу как обязанность и неизбежность. Это была не главная часть их жизни, не то место, где нужно было добиваться успехов и демонстрировать свои достижения.

При этом Шоша совсем не был актером по сути своей. Он искал смыслы, и ради них вообще был готов пожертвовать всем внешним. Эти смыслы для него наполовину находились в музыке, а на другую половину – в литературе и философии. На этой почве они с Димой то сходились, то расходились.

Щеглов позвонил и сказал:

- Я хочу прочитать тебе некоторые вещи, которые я подготовил для вступительных экзаменов.

Они встретились у Диминого дома в Товарищеском переулке, но сразу пошли к Андрониковскому монастырю, и уже под белыми стенами Дима начал читать очень русские, но лично через себя пропущенные стихи, и Шоша запомнил навсегда многие строки, звучащие в Диминых устах пронзительно - до мурашиков на спине:

«Они бы вилами пришли вас заколоть

За каждый крик ваш, брошенный в меня».

И еще:

«Лепота, князь сказал, лепота», - после этого мастеру, построившему храм, выкалывали глаза. И вот он, монастырь, можно потрогать. И вот он, мастер. Все было в тот момент по-настоящему. И ничего в этом чтении не было юношеского, ничего, о чем хотелось бы сказать: «Ну, когда-нибудь ты, наверное, будешь артистом». Они не любили слова «артист», обычно говорили «актер». А у Шоши в семье не любили ни Есенина, ни Высотского. Считали их творчество ненастоящим, псевдорусским и неинтеллектуальным искусством. Но благодаря этому прочтению под стенами Андрониковского монастыря Есенин остался у Шоши в душе.

И, конечно, он поступил! И, конечно, решился потом и вопрос с армией. Дима был принят после института на работу в «Театр Советской армии», что приравнивалось к службе в Вооруженных силах. А служба его, говорят, тоже была нелегкой.