Щеглов (9)

Когда подошел уже десятый класс, и все уже так или иначе вступили в Комсомол, Дима в том числе, Шоша как-то не осознавал, что, не вступив, он не поступит в свой желанный иняз. Вспомнила об этом классная руководительница их класса Любовь Кальмановна и сказала комсоргу Яше Серенко: «Примите его в Комсомол, хороший парень, он несомненно достоин этого в десятом классе». На что Серенко ответил: «Да как же я его приму, он же не знает ни Устава, ни орденов Комсомола». Но раз задача была поставлена, нужно было ее исполнять. Ведь никакой самостоятельности комсомольская организация не имела, это была система управления. И вот Шошу вызывают на бюро класса, сидит Яша Серенко и задает вопрос по международному положению – в нем Шоша тоже не разбирался, то есть советских газет не читал, он не мог найти сказуемое в предложениях с титулами Леонида Ильича Брежнева.

- Вопрос по международной обстановке. Как зовут Папу Римского?

Это мог знать только тот, кто регулярно слушал передачи BBC и «Голоса Америки». Папу избрали буквально накануне, и советская пресса писала об этом очень мало. Зато по вражеским голосам эту новость очень широко освещали. Поляк, знающий много иностранных языков. Не задумываясь, Шоша ответил:

- Иоанн Павел Второй!

- Ну, товарищи, если он это знает, у меня больше вопросов нет, предлагаю рекомендовать принять Кирилла в ряды ВЛКСМ.

С военруком все было грубее. К армии была ненависть. Нет, не к военным, а именно к тому институту, куда забирали на два года, и откуда возвращались уже совсем другими людьми. Шоша мечтал забраться ночью на крышу здания газеты «Известия» на Пушкинской площади и вывесить лозунг: «Остановите войну в Афганистане!» Ребят призывали в армию в восемнадцать лет и отправляли на войну в горах, где все для них было ново и непонятно. Моджахеды днем – мирные люди, ночью – партизаны. Потом выяснилось, что в Афганистане не было дедовщины, везде была, а здесь не было. Старики боялись, что молодые, если их унижать, могут стрельнуть в них, когда настанет время идти в атаку.

Ненависть к армии переносилась на урок начальной военной подготовки и на военрука, не у всех, но у Шоши и Димы точно. А военрук как раз представлял собой удачный объект для насмешек. Про него рассказывали анекдот. Якобы он говорит: «В армии дураки не нужны. Поэтому я здесь». Наверное, это не про него а про всех военруков. Но вот про него конкретно было вот что. Он вызывал ученика к доске и говорил: «Я майор. Читай!» И указывал при этом на стену, где висел текст присяги, которую в армии принимали солдаты. Ученик читал, и майор говорил: «Садись. Три».

Разбирали-собирали автомат Калашникова. Дима очень смешно и почти открыто передразнивал майора. Тот понимал, что над ним смеются, но ничего изменить не пытался, просто вызывал и ставил плохие отметки в журнал. И злоба накапливалась. Все автоматы хранились в бункере – туда вела железная дверь из коридора прямо напротив кабинета НВП. Когда не было уроков, военрук всегда сидел в этом бункере, но дверь открывал, иначе дышать было нечем. Дима и Шоша подходили на перемене к этой двери и с силой захлопывали ее. Дверь весила килограмм сто или больше. Громкий удар о железную раму выводил майора из себя, он выскакивал в коридор, но там проходили спокойные девушки с тетрадками, а ребят уже не было, майор удалялся, а через несколько минут дверь снова захлопывалась. Так выражалось бессилие молодых людей и невозможность протеста против призыва. Будешь протестовать, исключат из Комсомола, не поступишь в институт, а тогда уже точно загремишь в армию.

Шоша пел песню Джона Леннона «Imagine».